Неточные совпадения
А по́ лугу,
Что гол, как у подьячего
Щека, вчера побритая,
Стоят «князья Волконские»
И детки их, что ранее
Родятся, чем
отцы.
Ему бы следовало пойти в бабку с матерней стороны, что было бы и лучше, а он
родился просто, как говорит пословица: ни в мать, ни в
отца, а в проезжего молодца».
Означено было также обстоятельно, кто
отец, и кто мать, и какого оба были поведения; у одного только какого-то Федотова было написано: «
отец неизвестно кто, а
родился от дворовой девки Капитолины, но хорошего нрава и не вор».
Он женился на ней, как только минул срок траура, и, покинув министерство уделов, куда по протекции
отец его записал, блаженствовал со своею Машей сперва на даче около Лесного института, потом в городе, в маленькой и хорошенькой квартире, с чистою лестницей и холодноватою гостиной, наконец — в деревне, где он поселился окончательно и где у него в скором времени
родился сын Аркадий.
Между дедом и
отцом тотчас разгорался спор.
Отец доказывал, что все хорошее на земле — выдумано, что выдумывать начали еще обезьяны, от которых
родился человек, — дед сердито шаркал палкой, вычерчивая на полу нули, и кричал скрипучим голосом...
И быстреньким шепотом он поведал, что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также, что
родился в год, когда
отец его воевал с турками, попал в плен, принял турецкую веру и теперь живет богато; что ведьма тетка, узнав об этом, выгнала из дома мать и бабушку и что мать очень хотела уйти в Турцию, но бабушка не пустила ее.
— Ну, я — ухожу. Спасибо… за внимание.
Родился я до того, как
отец стал трактирщиком, он был грузчиком на вагонном дворе, когда я
родился. Трактир он завел, должно быть, на какие-то темные деньги.
Теорий у него на этот предмет не было никаких. Ему никогда не приходило в голову подвергать анализу свои чувства и отношения к Илье Ильичу; он не сам выдумал их; они перешли от
отца, деда, братьев, дворни, среди которой он
родился и воспитался, и обратились в плоть и кровь.
«Но что же делать? Всегда так. Так это было с Шенбоком и гувернанткой, про которую он рассказывал, так это было с дядей Гришей, так это было с
отцом, когда он жил в деревне и у него
родился от крестьянки тот незаконный сын Митенька, который и теперь еще жив. А если все так делают, то, стало быть, так и надо». Так утешал он себя, но никак не мог утешиться. Воспоминание это жгло его совесть.
Возлюбленные
отцы и учители,
родился я в далекой губернии северной, в городе В., от родителя дворянина, но не знатного и не весьма чиновного.
Родился я от небогатых родителей — говорю родителей, потому что, по преданью, кроме матери, был у меня и
отец.
Когда
отец умер, Чарльз захотел возвратиться в Россию, потому что,
родившись и прожив до 20 лет в деревне Тамбовской губернии, чувствовал себя русским.
Завтра должен я буду оставить дом, где я
родился и где умер мой
отец, виновнику его смерти и моей нищеты».
Отец мой, возвратившись из чужих краев, до ссоры с братом, останавливался на несколько месяцев в его доме, и в этом же доме
родилась моя жена в 1817 году.
И вот этот-то страшный человек должен был приехать к нам. С утра во всем доме было необыкновенное волнение: я никогда прежде не видал этого мифического «брата-врага», хотя и
родился у него в доме, где жил мой
отец после приезда из чужих краев; мне очень хотелось его посмотреть и в то же время я боялся — не знаю чего, но очень боялся.
Вадим
родился в Сибири, во время ссылки своего
отца, в нужде и лишениях; его учил сам
отец, он вырос в многочисленной семье братьев и сестер, в гнетущей бедности, но на полной воле.
Мой
отец считал религию в числе необходимых вещей благовоспитанного человека; он говорил, что надобно верить в Священное писание без рассуждений, потому что умом тут ничего не возьмешь, и все мудрования затемняют только предмет; что надобно исполнять обряды той религии, в которой
родился, не вдаваясь, впрочем, в излишнюю набожность, которая идет старым женщинам, а мужчинам неприлична.
Отец этого предполагаемого Василья пишет в своей просьбе губернатору, что лет пятнадцать тому назад у него
родилась дочь, которую он хотел назвать Василисой, но что священник, быв «под хмельком», окрестил девочку Васильем и так внес в метрику.
Дед мой, гвардии сержант Порфирий Затрапезный, был одним из взысканных фортуною и владел значительными поместьями. Но так как от него
родилось много детей — сын и девять дочерей, то
отец мой, Василий Порфирыч, за выделом сестер, вновь спустился на степень дворянина средней руки. Это заставило его подумать о выгодном браке, и, будучи уже сорока лет, он женился на пятнадцатилетней купеческой дочери, Анне Павловне Глуховой, в чаянии получить за нею богатое приданое.
Диканьский-то поп,
отец Харлампий, знал, когда я
родился; да жаль, что уже пятьдесят лет, как его нет на свете).
— О! зачем ты меня вызвал? — тихо простонала она. — Мне было так радостно. Я была в том самом месте, где
родилась и прожила пятнадцать лет. О, как хорошо там! Как зелен и душист тот луг, где я играла в детстве: и полевые цветочки те же, и хата наша, и огород! О, как обняла меня добрая мать моя! Какая любовь у ней в очах! Она приголубливала меня, целовала в уста и щеки, расчесывала частым гребнем мою русую косу…
Отец! — тут она вперила в колдуна бледные очи, — зачем ты зарезал мать мою?
У меня никогда не было чувства происхождения от
отца и матери, я никогда не ощущал, что
родился от родителей.
Могила
отца была обнесена решеткой и заросла травой. Над ней стоял деревянный крест, и краткая надпись передавала кратчайшее содержание жизни:
родился тогда-то, был судьей, умер тогда-то… На камень не было денег у осиротевшей семьи. Пока мы были в городе, мать и сестра каждую весну приносили на могилу венки из цветов. Потом нас всех разнесло по широкому свету. Могила стояла одинокая, и теперь, наверное, от нее не осталось следа…
Ведь я
родилась здесь, здесь жили мои
отец и мать, мой дед, я люблю этот дом, без вишневого сада я не понимаю своей жизни, и если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом…
Поселились они с матерью во флигеле, в саду, там и
родился ты, как раз в полдень —
отец обедать идет, а ты ему встречу. То-то радовался он, то-то бесновался, а уж мать — замаял просто, дурачок, будто и невесть какое трудное дело ребенка родить! Посадил меня на плечо себе и понес через весь двор к дедушке докладывать ему, что еще внук явился, — дедушко даже смеяться стал: «Экой, говорит, леший ты, Максим!»
Несколько вечеров подряд она рассказывала историю
отца, такую же интересную, как все ее истории:
отец был сыном солдата, дослужившегося до офицеров и сосланного в Сибирь за жестокость с подчиненными ему; там, где-то в Сибири, и
родился мой
отец. Жилось ему плохо, уже с малых лет он стал бегать из дома; однажды дедушка искал его по лесу с собаками, как зайца; другой раз, поймав, стал так бить, что соседи отняли ребенка и спрятали его.
Сыны
рождаются, забывая о смерти
отцов.
Но грех потому искупляется, и мир-дитя потому имеет оправдание, что в нем
рождается совершенное, божественное, равное
Отцу дитя-Христос, что в нем является Логос во плоти и принимает на себя грехи мира, что дитя-Христос жертвует собой во имя спасения дитяти-мира.
Родившись среди свободы сей, мы истинно братьями друг друга почитаем, единому принадлежа семейству, единого имея
отца, бога.
— Вы не станете, конечно, отрицать, — начал Гаврила Ардалионович, — прямо обращаясь к слушавшему его изо всех сил Бурдовскому, выкатившему на него от удивления глаза и, очевидно, бывшему в сильном смятении, — вы не станете, да и не захотите, конечно, отрицать серьезно, что вы
родились ровно два года спустя после законного брака уважаемой матушки вашей с коллежским секретарем господином Бурдовским,
отцом вашим.
Ничего особенного нет; по сельскому хозяйству новых систем здесь не существует; мужички действуют по-старому, как
отцы и деды действовали: все
родится без удобрения.
Через два года после его женитьбы у него
родился сын, опять представивший в себе самое счастливое и гармоническое сочетание наружных черт своего твердого
отца с женственными чертами матери.
Там был полуразвалившийся домишко, где жили некогда мой дедушка с бабушкой, где
родились все мои тетки и мой
отец.
Отец мой с жаром и подробно рассказал мне, сколько там водится птицы и рыбы, сколько
родится всяких ягод, сколько озер, какие чудесные растут леса.
Еще и теперь я не могу вспомнить эту повесть без какого-то странного сердечного движения, и когда я, год тому назад, припомнил Наташе две первые строчки: «Альфонс, герой моей повести,
родился в Португалии; дон Рамир, его
отец» и т. д., я чуть не заплакал.
В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди
рождались с этою болезнью души, наследуя ее от
отцов, и она черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью.
Стара была его мамка. Взял ее в Верьх еще блаженной памяти великий князь Василий Иоаннович; служила она еще Елене Глинской. Иоанн
родился у нее на руках; у нее же на руках благословил его умирающий
отец. Говорили про Онуфревну, что многое ей известно, о чем никто и не подозревает. В малолетство царя Глинские боялись ее; Шуйские и Бельские старались всячески угождать ей.
Лена очень обрадовалась, узнав, что теперь подошла новая реформа и ее
отца зовут опять туда, где
родилась, где жила, где любила ее мать, где она лежит в могиле… Лена думала, что она тоже будет жить там и после долгих лет, в которых, как в синей мреющей дали, мелькало что-то таинственное, как облако, яркое, как зарница, — ляжет рядом с матерью. Она дала слово умиравшей на Песках няне, что непременно привезет горсточку родной земли на ее могилу на Волковом кладбище.
— Эх, Иван Ларионыч,
отец, — не мое это дело. Я музыкантом
родился, а меня — в монахи!
Я все это слышал из спальни, после обеда отдыхая, и, проснувшись, уже не решился прерывать их диспута, а они один другого поражали: оный ритор, стоя за разум Соломона, подкрепляет свое мнение словами Писания, что „Соломон бе мудрейший из всех на земли сущих“, а моя благоверная поразила его особым манером: „Нечего, нечего, — говорит, — вам мне ткать это ваше: бе, да рече, да пече; это ваше бе, — говорит, — ничего не значит, потому что оно еще тогда было писано, когда
отец Савелий еще не
родился“.
— А ну! Что вы скажете? — спросил Борк, глядя на лозищанина острым взглядом. — Вот как они тут умеют рассуждать. Поверите вы мне, на каждое ваше слово он вам сейчас вот так ответит, что у вас язык присохнет. По-нашему, лучшая вера та, в которой человек
родился, — вера
отцов и дедов. Так мы думаем, глупые старики.
Слова этой песни обращены были к
отцу Хаджи-Мурата, и смысл песни был тот, что, когда
родился Хаджи-Мурат, ханша родила тоже своего другого сына, Умма-Хана, и потребовала к себе в кормилицы мать Хаджи-Мурата, выкормившую старшего ее сына, Абунунцала.
И в самом деле, при благоприятных обстоятельствах
родился этот младенец! Мать, страдавшая беспрестанно в первую беременность, — нося его, была совершенно здорова; никакие домашние неудовольствия не возмущали в это время жизни его родителей; кормилица нашлась такая, каких матерей бывает немного, что, разумеется, оказалось впоследствии; желанный, прошеный и моленый, он не только
отца и мать, но и всех обрадовал своим появлением на белый свет; даже осенний день был тепел, как летний!..
В самом же деле старик, не знаю почему, во глубине души своей опять предался уверенности, что у него
родится внук, опять приказал
отцу Василью отслужить молебен о здравии плодоносящей рабы Софьи; опять вытащил сосланную с глаз долой, спрятанную родословную и положил ее поближе к себе.
— Он с малых лет был как брошенный;
отец его умер, кажется, в тот год, в который он
родился; мать — вы знаете, какого происхождения; притом женщина пустая, экзальте, да и гувернер им попался преразвращенный, никому не умел оказывать должного».
Родился я в глухих Сямских лесах Вологодской губернии, где
отец после окончания курса семинарии был помощником управляющего лесным имением графа Олсуфьева, а управляющим был черноморский казак Петро Иванович Усатый, в 40-х годах променявший кубанские плавни на леса севера и одновременно фамилию Усатый на Мусатов, так, по крайней мере, адресовали ему письма из барской конторы, между тем как на письмах с Кубани значилось Усатому.
Отец покойного Глеба плескался еще в том ручье в ребяческом возрасте; Глеб
родился на этом ручье...
— «Я, моя мать и
отец — все верующие и так умрем. Брак в мэрии — не брак для меня: если от такого брака
родятся дети, — я знаю, — они будут несчастны. Только церковный брак освящает любовь, только он дает счастье и покой».
— Это ты верно, — задумчиво сказал Яков, — и про
отца верно, и про горбатого… Эх, не к месту мы с тобой
родились! Ты вот хоть злой; тем утешаешь себя, что всех судишь… и всё строже судишь… А я и того не могу… Уйти бы куда-нибудь! — с тоской вскричал Яков.
Василий Николаевич Андреев, сын небогатого помещика, симбирский дворянин,
родился и вырос в имении
отца на Волге и юношей поступил на буксирный пароход помощником капитана, а потом сам командовал пароходом.